Овернский клирик - Страница 43


К оглавлению

43

– Малолетний демон, – уточнил итальянец. – Который рос-рос, вырос и начал безобразничать.

Я отложил ложку – есть расхотелось. Брат Петр, сам того не желая, ухватил главное. Следствие, равно как и сгинувший брат Умберто, допустили одну и ту же ошибку – вели расследование с исчезновения Жанны де Гарр. А эта история началась значительно раньше – с приезда в Артигат ее отца. А может, и еще раньше. Вдова Пио заявила, что много лет служила д’Эконсбефу. Где? Когда? Во всяком случае, не здесь.

– Отец Гильом!

Я оторвался от размышлений и поглядел на Пьера не без удивления, – до того у нормандца был необычный вид.

– Отец Гильом, нам надо выходить… Нам надо поговорить.

Его лицо дернулось, и я внезапно сообразил, что Пьер мне подмигивает. Вернее, пытается. Многое же должно случиться, чтобы Пьер начал подмигивать! Поэтому я не стал спорить, и мы с нормандцем вышли во двор.

Там было темно – ночь в этих местах наступает быстро. Пьер оглянулся, затем еще раз и поманил меня к сараю.

– Я ходить… – зашептал он. – Я гулять… Я овцы смотреть… Я в лес заходить, где люди демона…

– Видели, – поспешно вставил я. – Видели, брат Петр.

– Видели. И там я встретить… Встретил…

– Демона? – этому бы я особо не удивился, но нормандец помотал головой и показал на дверь сарая.

– Он что, там?

Пьер не успел ответить. Старая рассохшаяся дверь скрипнула, и из темноты появился кто-то очень знакомый в плаще до пят и надвинутой на ухо шляпе.

– Добрый вечер, отец Гильом! – Анжела улыбнулась и сочувственно поглядела на Пьера, поспешившего опустить глаза. – Отец Петр, наверное, предпочел бы встретить нашего ночного знакомого.

– Теперь вы не брат Октавий, – констатировал я.

– Да. И этот плащ вместе с шляпой я тоже, увы, украла, но у чучела, что несколько смягчает мою вину.

– Это я украл, – вздохнув, признался нормандец. – Брат Октавий… То есть юница Анжела…

– …Была без плаща, – бодро закончила девушка. – На мне было трико, в котором я и убежала. Отец Гильом, я переночую здесь, в сарае.

– Я приносить юнице Анжеле похлебку, – заявил Пьер. – Я ей оставлять…

Вот чем объясняется отсутствие аппетита у парня!

– Брат Петр! – вздохнул я. – Во-первых, не поднимайте своих грешных глаз от башмаков. Во-вторых, ступайте в дом. В-третьих, не споткнитесь. Боюсь, перед сном вам придется основательно изучить «Светильник».

Понаблюдав, как нормандец, приняв сокрушенный вид, идет по направлению к столь полюбившейся ему книге Гонория Августодунского, я повернулся к Анжеле:

– Дочь моя…

– У меня не было выхода, отец Гильом, – на этот раз в ее голосе не было и тени смеха. – Там, куда я пришла, меня встретили скверно. Очень скверно… У меня нет ни одного медяка, я плохо знаю эти места. Вы один раз уже помогли мне…

Я задумался. Похоже, дочь Тино-жонглера считает меня очень добрым. Очень добрым и не очень умным.

– Я дам тебе немного денег, дочь моя. Этой ночью можешь остаться здесь, а наутро…

– Нет! – воскликнула она. – Отец Гильом, я ведь не знаю, куда идти!

Она не знает, куда идти! Однако той памятной ночью, после встречи с нашим мохнатым приятелем, она ушла – явно неплохо зная дорогу. Затем столь же безошибочно оказалась в Артигате и встретила Пьера. Или это тоже случайность?

– Хорошо, завтра подумаем, – я выглянул во двор. Послышался стук – кто-то захлопнул дверь дома. Я мысленно помянул царя Давида и всю кротость его, решив, что завтра же всерьез займусь воспитанием моих подопечных.

Как известно, дорога в ад вымощена подобными намерениями.

4

Ночью мне вновь приснилась пустыня, но на этот раз солнце было в зените, над барханами плавала сизая, колышущаяся дымка, а я мчался на своем верном Пепле, догоняя бегущих в панике воинов в пестрых чалмах. На душе было легко и спокойно. Я снова молод, в моей руке – отцовский меч, сзади мчатся воины в развевающихся белых плащах с малиновыми крестами, а дома ждут Инесса и наш малыш. Ждут с победой – гвардия атабека удирает, и сейчас главное – не дать им укрыться за стенами Мосула. Их кони устали, копыта вязнут в песке, еще немного – и мы нагоним трусов…

Внезапно все меняется. Всадники в чалмах резко поворачивают. Полуденное солнце блестит на поднятых к зениту клинках. Звучит знакомое: «Ильялла-а-а!» Они не бежали – они лишь заманивали нас подальше от лагеря.

Ну, что ж…

Мы пришпориваем коней. «Овернь и де Ту!» – ору я что есть силы, и мой клич подхватывают воины в белых плащах. В уши ударяет конское ржание, звон клинков – мы схлестнулись, и сразу же все исчезает, кроме блеска кривых сабель. Я уклоняюсь, рублю наотмашь, снова уклоняюсь, кто-то падает с коня, снова слышится: «Ильялла-а-а!» – и вдруг в глаза ударяет слепящее золото. Атабек все-таки нашел меня, и на его мальчишеском лице я вижу улыбку. Мерзавец смеется надо мной. Нет, он хохочет, и я слышу его дерзкий гортанный голос:

– Де Ту! Ты проиграл мне три партии в шахматы. Посмотрим, как ты будешь убегать! Говорят, у твоего Пепла на задней бабке белое пятно. Сейчас я его увижу!

Все это правда – про Пепла, а главное, я действительно проиграл ему три партии подряд, и этот мальчишка смеет издеваться надо мной, рыцарем, посвященным в Храме Гроба Господня!

Я молча ухмыляюсь в ответ, поудобнее перехватывая рукоять отцовского меча. Сейчас я разрублю его позолоченный шлем и вгоню смех глубоко в его сарацинскую глотку. Я поднимаю глаза – и меч замирает в руке. Имадеддин исчез. Вместо него я вижу другого мальчишку – в тех же богатых латах, в том же шлеме. Лицо незнакомое и, одновременно, очень похожее на кого-то хорошо мне известного. Рука опускает меч. Мальчишка смотрит на меня знакомыми – очень знакомыми – глазами, и я понимаю…

43