Овернский клирик - Страница 49

Вначале я не поверил – настолько это показалось неожиданным. Странные знаки, идущие по окружности, не похожие ни на латынь, ни на греческий. Дэргские письмена! Необычный амулет для молодой крестьянки! Но тут же вспомнилось – каменная пластинка из дома вдовы де Пио. «Грехи дэргов»! Вдова говорила, что служила у д’Эконсбефа. Но ведь и Жанна…

Я взял амулет с собою, решив еще раз сравнить знаки с теми, которые перерисовал брат Умберто. Диск лежал на дне шкатулки, очевидно, им давно не интересовались. Что ж, и это можно понять – амулет принадлежал настоящей Жанне, а самозванке был не нужен и неинтересен – обычная бронзовая безделушка, о значении которой она могла просто не знать.

На улице уже было темно, и я пробирался во двор, стараясь не шуметь. Братья должны уже были приготовить ужин, иначе я устрою им всенощное чтение «Светильника»! Внезапно я услыхал негромкие голоса. Говорили на «ланго си», и вначале я просто слушал, как звонкий голос Анжелы, дочери Тино-жонглера, сменяется негромким, глуховатым голосом смиренного брата Ансельма. На душе сразу же стало скверно. Не люблю подслушивать, но не поворачивать же назад на темную улицу! Эх, брат Ансельм!..

– Не надо, дочь моя, – итальянец говорил спокойно, даже как-то тускло. – Мы оба понимаем, что это…

– Грех! Ну, конечно, святой отец! – Анжела горько засмеялась. – Послушай, красивый злой мальчишка! Я ведь не прошу тебя бросить монастырь. Я не прошу писать в мою честь канцоны…

– Монахи не пишут канцон.

– Зато монахи не отталкивают духовных дочерей!

– Это лжебратья.

– Что они с тобой сделали, дурачок? – девушка вздохнула. – Ну, дотронься до меня!.. Или тебе, сеньору, противно иметь дело с простолюдинкой? Успокойся, в такие минуты даже самые знатные сеньоры забывают, кто они.

– Я не могу забыть, донна… – голос парня стал совсем тихим. – Я принял обет… Извини, мне нужно идти.

– Иди! – мне показалось, что я слышу плач. – У тебя, наверное, много грехов, святой отец! То, что ты сегодня оттолкнул меня – тоже грех. Будь ты проклят!

– Прости, дочь моя.

Я кашлянул. Тени замерли, затем та, что пониже – Анжела, – метнулась в сторону. Я подошел ближе.

– Ужин готов, брат Ансельм?

– Да, отец Гильом.

– Пойдем.

Я дотронулся до его плеча и слегка подтолкнул к порогу. Он не сопротивлялся.

– Долго ты ходить за дровами! – воззвал Пьер, увидев итальянца. – Похлебка стынуть.

– Ничего. – Ансельм присел на скамью и отвернулся.

– Все готово, отец Гильом! – Пьер поставил на стол деревянное блюдо с хлебом. – Сегодня я сам варить…

– Суп с неопределенной формой глагола, – вяло прокомментировал итальянец и внезапно повернулся ко мне:

– Отец Гильом! В обители о таком не спрашивают, так что можете сразу посадить меня за «Светильник»…

– О чем вы хотели спросить, брат мой? – поинтересовался я, жалея, что в присутствии простодушного нормандца нам не удастся поговорить откровенно.

– Вы ведь были женаты, отец Гильом?

– Брат Ансельм! – тут же вмешался Пьер. – Не надо об этом! Ты что, не знать?

– Все в порядке, брат Петр…

В Сен-Дени старались не бередить старых ран. О моей истории все знали – но ни разу даже не намекнули, за что я был им очень благодарен.

– Все в порядке, брат Петр, – повторил я – Да, брат Ансельм, я был женат. Когда я женился, мне было почти столько же, сколько тебе сейчас.

– Извините, что спрашиваю, но для меня это важно. Если бы ваша жена и сын не погибли, вы бы стали монахом?

– Брат Ансельм! – воззвал Пьер безнадежным голосом.

Да, о таком обычно не спрашивают. Но если спрашивают, я отвечаю честно.

– Нет, брат Ансельм. Их смерть – не единственная причина, но если бы Инесса была жива, я бы не стал бенедиктинцем.

Странная вещь! Я много лет запрещал себе вспоминать прежнюю жизнь – слишком болело, – но сейчас говорил совершенно спокойно, словно рассказывал о ком-то другом.

– Ее звали Лейла, но я называл ее Инессой. Ей нравилось это имя.

…Это имя она должна была получить при крещении, но не успела. Я слишком часто покидал ее, торопясь в бой во имя моего сюзерена, вероломного Балдуина Иерусалимского.

– Я увидел ее в небольшом селении около Мосула. Мы вели переговоры с Касимом абу Ирманом. За неделю до этого он захватил какой-то караван. Инесса была дочерью купца, и он взял ее в свой гарем. Ей было четырнадцать лет… В тот день – вернее, в тот вечер – мы разговаривали всего несколько минут. Я успел передать ей кинжал и несколько золотых, чтобы она подкупила стражу. Она бежала, и я встретил ее в пустыне.

…Это случилось ранним утром возле серой скалы, за которой начиналось русло сухой реки. Именно там она велела ждать. За ней мчалась погоня, но наши кони оказались быстрее.

– Так, наверное, не бывает, – медленно проговорил Ансельм. – Или бывает только в сказке.

– Наверное, – согласился я. – Теперь мне самому это кажется сказкой… Я догадываюсь, о чем ты хочешь спросить, брат Ансельм. Мы знали, что абу Ирман отомстит. Я несколько раз предлагал ей уехать в Овернь, но Инесса не хотела расставаться.

– Вам надо было уехать! – резко бросил Ансельм. Его тон удивил, но лишь в первое мгновенье. Я понял – итальянец сравнивает мою историю с чем-то своим, знакомым.

– Я был рыцарем, брат Ансельм. К тому времени я уже понял, что король Балдуин – не тот государь, которому служат с радостью, но я давал присягу. Рыцарь не может нарушить клятвы, как монах не может отступить от обета. Моя жена знала, что грозит нам. Как-то она сказала, что жизнь – не очень большая цена за несколько дней счастья…