Овернский клирик - Страница 46

Пора было уходить – в этот день я собирался зайти еще к де Пуаньяку, – но что-то задерживало в этом неприветливом доме. Еще не зная, чего ищу, я попросил показать вещи Жанны. Да, все, какие остались. Конечно, они у мужа, но, может, что-то сохранилось и здесь? Одежда? Конечно. Украшения? Тем более!

Хмурый хозяин вполголоса поговорил о чем-то с супругой, та принесла огромный медный ключ и долго возилась с замком сундука, стоявшего у окна. Я терпеливо ждал. Ансельм, о чем-то задумавшись, смотрел в сторону. Внезапно по его лицу скользнула усмешка.

– Он не баск!

Ансельм говорил по-гречески. Я не успел даже удивиться, как итальянец вновь усмехнулся и еле заметно кивнул в сторону хозяина:

– Рыжий! Рыжих в Басконии мало.

Мысль была проста и очевидна, но я все же засомневался:

– Туда могли переехать его предки.

Итальянец постучал пальцем по столу и качнул головой:

– Басконский он знает, но это не его родной язык. Встречаются слова…

Наш диалог был прерван хозяином, пригласившим подойти поближе. Нам было продемонстрировано платье, еще одно платье, передник, башмаки, еще одни башмаки – маленькие, детские. Все, что осталось…

Я кивнул, бегло осмотрев вещи, которые когда-то носила маленькая Жанна. Обычная крестьянская одежда.

– А почему перешитая? – внезапно спросил Ансельм.

Я мысленно похвалил парня, выругав себя за невнимательность. Да, одежду перешивали, платья узили. Для кого? Ведь это одежда Жанны?

Супруги де Гарр переглянулись, Бертранда что-то буркнула мужу, тот вздохнул, пожал плечами и неохотно согласился. Да, одежда перешитая. Ее перешивали для их младшей дочери – Розы де Гарр, сестры Жанны. Так обычно делается, ведь они люди небогатые…

Вот, значит, как! Несколько месяцев идет следствие, исписаны целые манускрипты, делом заинтересовался Рим, а никто даже не удосужился узнать, что в семье де Гарров есть еще одна дочь – Роза де Гарр, носившая те же платья и те же башмаки!

Хозяин вновь пожал плечами, пояснив, что бедная Роза к делу не имеет никакого отношения, потому о ней и речи не было. А не имеет потому, что Роза умерла четыре года назад, когда ей было всего четырнадцать. Да, Господь тяжко карает их несчастную семью, ибо больше детей у них нет.

Из дому мы вышли молча и присели на скамейку, стоявшую неподалеку от ворот. Улица, как это обычно бывает днем, казалась совсем пустой, лишь откуда-то издали доносились громкие голоса. На это мы не обратили внимания, как позже выяснилось – напрасно.

– Роза де Гарр, – задумчиво проговорил Ансельм. – Почему о ней ни разу нигде не упомянули?

– Роза Дагарр, – уточнил я. – Интересно, она была тоже рыжей? Рыжей басконкой?..

– Вспомнил! – внезапно вскинулся Ансельм. – Ну конечно! Отец Гильом, вспомните брата Христофора. Он очень странно растягивает гласные!

– И говорит вместо «уи» – «ye», – кивнул я.

– Разве вы не заметили? – лицо итальянца горело от возбуждения. – Этот Санкси говорит точно так же! Если не обращать внимания на его басконские словечки…

Сделать это было не очень просто, но я все же попытался. Да, мальчик прав! Я и сам должен был догадаться – речь Санкси де Гарра понималась с трудом по той простой причине, что на половину басконских слов приходилась четверть на «ланг д’ок», а еще четверть… на «ланг д’уи»! Но не на привычном мне наречии, что встречается в Иль-де-Франсе, а как раз на том, на котором разговаривает наш достойный собрат отец Христофор!

– Отец Христофор пришел в Сен-Дени десять лет назад. – Я не спешил, желая продлить удовольствие от нашего небольшого открытия. – Он принял сан в обители Святого Бонифация неподалеку от Ванна…

– Бретань! – Ансельм щелкнул пальцами. – Санкси де Гарр из Бретани! Теперь понятно, почему он рыжий.

– Но он жил в Басконии, брат Ансельм. Уверен, что у него действительно есть родственники в Лабруа. Он, конечно, сказал правду о своих плаваниях.

– Конечно! Это легко проверить – Лабруа рядом, – нетерпеливо перебил итальянец. – Но он что-то скрывает! Иначе зачем ему выдавать себя за басконца? И эта Роза…

Наверное, мы бы еще долго обменивались впечатлениями, но внезапно крики усилились, дико завизжала женщина, и тут же ударил колокол. Артигат встречал нас похоронным звоном, теперь же на звоннице били в набат.

Я вскочил, осматриваясь по сторонам в поисках клубов дыма – обычно в набат бьют при пожаре. Но черепичные крыши деревни выглядели совершенно безмятежно. Значит, что-то другое.

– А вот и брат Петр! – Ансельм хмыкнул, указывая в сторону домов, стоявших неподалеку от леса.

Достойный нормандец спешил, путаясь в длинной ризе. За все годы в Сен-Дени я еще ни разу не видел Пьера спешащим – даже на обед. Оставалось удивиться и подождать, дабы наш собрат разъяснил все сам.

Подбежав к скамейке, Пьер не без труда остановился, подняв целую тучу пыли, затем взмахнул рукой:

– Демон! На опушке! Страшный!

Я вновь оглянулся. Набат гремел, по улице уже бежали обитатели славной общины Артигата, вооруженные кольями и дубинами.

– Храбрые вилланы! – пробормотал Ансельм, вставая. – Вроде наших тосканцев.

– Отец Жеак брать крест, – сообщил Пьер. – Брать святую воду…

– Ну, держись, злая сила! – итальянец потянулся. – Отец Гильом, не сходить ли нам?

Я кивнул, и мы быстро направились к опушке. Там уже собралась толпа, посреди которой находился отважный отец Жеак с большим медным крестом в руке. Увидев нас, он явно обрадовался и махнул рукой, призывая на военный совет.