Овернский клирик - Страница 40

– Она рыжая есть… Рыжую прядь вижу.

Оказывается, нормандец все слышал. Итак, оставалось верить либо своим глазам, либо молодым глазам трезвых и неглупых парней. Начиналось что-то нелепое, странное…

Начиналось? Перед глазами мелькнула залитая солнцем площадь, мраморные ступени архиепископского дворца и страшный избитый человек в цепях, которые держат ловчие.

Я осторожно коснулся плеча Ансельма, затем взял Пьера за руку.

– Смотрите, братья. Смотрите – и молчите.

Я подождал немного и отнял руки. Последовал удивленный вздох Пьера:

– Была рыжий, стала черный. Потом – снова рыжий!

– Да, – голос Ансельма звучал спокойно. – Подтверждаю, отец Гильом.

– Вы готовы поклясться в этом на суде?

– Да, отец, – твердо ответили оба. Я облегченно вздохнул. Нам троим поверят. А главное, я окончательно поверил себе.

– Значит, она… – шепнул Ансельм, но я покачал головой, и он умолк.

Д’Эконсбеф кивнул могильщикам, и на мертвое тело вновь легла белая ткань. Глухо стукнула крышка, ударил молоток, заколачивая гвозди. Я отошел назад и наконец нашел в себе силы прочитать отходную.

…Когда над могилой вырос неровный холм рыжеватой земли, люди стали медленно расходиться. Д’Эконсбеф задержался возле небольшой группы крестьян, среди которых я заметил Армана де Пуаньяка с сыном. Остальные, вероятно, были родственниками Жанны. Немного поговорив, сеньор небрежным жестом снял с пояса кошелек и передал Арману, после чего потрепал маленького Пелегрена по щеке и направился к нам.

– Глупые вилланы! – По его красивому лицу скользнула презрительная гримаса. – Представляете, им ее совсем не жалко! Кажется, они даже рады, что Жанны не стало. Меньше неприятностей.

Его тон вновь – уже в который раз – покоробил, но я чувствовал, что в чем-то этот неглупый сеньор прав. Похоже, погибшую не очень жалели.

– И вдобавок вбили себе в голову, что ее покарал Бог. Вот недоумки!

Мы с Ансельмом переглянулись – слова д’Эконсбефа прозвучали странно. Чернобородый не был возмущен – он радовался.

– Оказывается, уже весь Артигат болтает, что бедняжку погубил демон. Бродит, понимаете, по округе медведь-оборотень и душит красных девиц! Надо сказать отцу Жеаку – эти вилланы стали слишком суеверны.

Мы вновь переглянулись. Простосердечный Пьер открыл было рот, но Ансельм вовремя дернул его за рукав ризы.

– Ну, мне пора, – сеньор бросил быстрый взгляд в сторону свежей могилы. – Мой вам совет – не говорите, что вас прислал папский легат. Здешнее быдло просто не знает, кто это. Скажите, что вас прислал епископ – этого хватит. Кстати, я уже велел старосте помогать вам. Сказал, что иначе запрещу рубить лес в наших владениях.

Оставалось поблагодарить, но д’Эконсбеф лишь махнул перчаткой:

– Пустое, отцы! Как я понимаю, вы намерены посетить наш замок?

– Вероятно, – осторожно согласился я. – У нас могут возникнуть некоторые вопросы.

– Конечно! Мы – я и отец – будем очень рады… Брат Петр, вы, если я не ошибаюсь, из Нормандии?

– Д-да, – от неожиданности Пьер вздрогнул.

– Ну конечно! – по загорелому лицу сеньора скользнула улыбка, на этот раз самая доброжелательная. – Нормандский выговор ни с чем не спутаешь. К тому же такие молодцы могут вырасти только на земле викингов!

Пьер смутился, но я понял, что он весьма польщен.

– Отец Ансельм! Отец Гильом! – теперь его лицо стало серьезным. – Рад буду видеть вас у себя дома. Отец Гильом, мой отец воевал в Святой Земле, вам будет о чем с ним поговорить. До встречи!

Д’Эконсбеф махнул перчаткой слугам, ловко вскочил на коня, и через минуту топот копыт замер вдали.

– Петух! – с неожиданной злостью прокомментировал Ансельм.

– Он вежливый! – тут же возразил Пьер и, помолчав, добавил: – Не то что ты! Ты, наверное, в свой замок монахов дальше порога не пускать!

– А такие, как ты, на монахов спускают собак! – глаза итальянца зло блеснули. – Недаром говорится: «Какого рода мужик?» – «Ослиного!»

– Братья! – поспешил вмешаться я. – Побойтесь Бога! Вы же на кладбище!

Пьер и Ансельм обменялись красноречивыми взглядами, но больше не проронили ни слова.

Мы вышли за ворота, где нас уже поджидали староста и бородатый отец Жеак. Я жестом попросил их обождать и повернулся к своим подопечным:

– Брат Ансельм! Брат Петр! Надеюсь, ничего подобного от вас я больше не услышу. Вы – братья. Среди сыновей Сен-Дени нет ни сеньоров, ни вилланов. А вам должно быть стыдно, брат Ансельм! Брат Петр в монастыре уже больше десяти лет. А вы!..

Не люблю повышать голос, но иногда приходится. Кажется, итальянец понял. На смуглом лице обозначилось явное смущение.

– Брат Петр! Я…

Он поморщился и наконец выдавил:

– Извини! Мне, честное слово… стыдно.

– Да чего там! – Добряк-нормандец махнул ручищей. – Это я первый задираться начал!

– Ну, а если мы попадем в мой замок, брат Петр, то сначала направимся в винный подвал, а потом я подарю тебе дубину вдвое больше твоей и сделаю управляющим.

Пьер ухмыльнулся:

– Ага! А когда ты приходить ко мне в деревню, мы сначала выпить пшеничного вина, а затем зайдем к моей куме…

Я вовремя вставил «гм-м», и нормандец, смутившись, замолчал. Кажется, мир был восстановлен.

– А теперь, братья, – резюмировал я, – пора за дело. О том, что видели, – молчите. И да поможет нам Господь!

Я зажег несколько дрянных сальных свечей, позаимствованных у отца Жеака, и потер уставшие за день глаза. К сожалению, настой, обычно помогавший в таких случаях, остался в моей келье в Сен-Дени. Ансельм, свежий и бодрый, водил стилосом по восковой табличке, заканчивая черновик допроса. Поработали мы на совесть – за два дня удалось опросить практически всех, кто имел отношение к Жанне де Гарр и к странным событиям, которые происходили в Артигате. Таких набралось несколько десятков, начиная от Армана де Пуаньяка и стариков де Гарр и кончая соседями и просто любопытными. К счастью, мы не вели официальное расследование и могли не фиксировать каждое показание. Впрочем, записей все равно набралось несколько свитков и еще с полдюжины табличек, позаимствованных все у того же отца Жеака.